— Переняли плотвички человечьи привычки, — жалуется Влас Жене Карпову. — Огорчаешь ты меня — не клюёт твоя родня!
— Почему моя? — не понимает Женя.
— Леши, караси, плотва и им подобная братва — ты, Карпов, знаешь таковых — из семейства карповых.
— Следил бы лучше за поплавком, балабон! — ругается Женя.
— Здешней рыбёшки не хватит и кошке…
Власу смешно смотреть на горе-рыбаков. Он втыкает удочку в берег, а сам ложится на песок загорать. Поворачивается на бок, потом на спину и посыпает живот песком.
— Не рыбалка, а обман, — нежась под солнцем, декламирует он. — Карауль пустой кукан.
— А кто виноват? Трещишь как сорока. Всю рыбу испу… — Глеб не договаривает — поплавок дёргается, переворачивается и бежит в сторону.
Удочка со свистом разрезает воздух.
— Оп-ля! — восклицает, лёжа в песке, Влас и поднимает ногу. — Рыбёшке привет от старых штиблет!
На крючке трепещет маленький окунишка.
У Жени Карпова тоже клюёт.
— Оп-ля! — снова орёт Влас. — Вот это окунёк — ростом с ноготок!
— Чем лежать, — косится в его сторону Глеб, — взял бы да червей накопал. Клёв начался.
— А ерши не дураки. Для чего им червяки?
И тут сразу несколько кругов оживает на речной глади. Это играет рыба. У Глеба на крючке уже болтается остромордый щурёнок, а Женя рядом прыгает от счастья: на его лесе извивается, отсвечивая серебром, бойкая сорожка.
Влас громко приветствует:
— Оп-ля! Без особого труда тянем рыбку из пруда.
— Двое тянут, — отвечает ему Глеб, — а третий потягивается. Из твоего «оп-ля» ухи не сваришь.
Друзья едва успевают нанизывать червей на крючки — такой клёв пошёл!
— На уху теперь, пожалуй, будет! — хвастается Женя.
— И кошке останется, — соглашается Глеб.
Власа гложет тайная зависть к рыбакам. Но самолюбие не позволяет показать это. И он безразличным голосом произносит:
— Пойду проверю свой крючок, может, съеден червячок?
Влас стряхивает песчинки с живота и неторопливо подходит к своей удочке. Но что такое? Леса пружинит, не поддаётся. Удилище изгибается в дугу. Влас — дёрг, дёрг! Ни с места! На крючке что-то очень тяжёлое и упрямится изо всех сил.
— Эх… Вот ведь… Наверное, щука, — с дрожью в голосе произносит Влас и не может больше говорить стихами.
Боясь упустить рыбину, он делает подсечку, тянет лесу влево. Краснеет от натуги.
— Сом, братцы… Самый настоящий сом! — ликует Влас и, пританцовывая на песке, кричит друзьям: — Что вы, филоны, глазами хлопаете? Да плюньте на свою мелочь! На всех троих сомятины хватит!
Глеб наконец оставляет свою удочку и идёт на помощь. За ним Женя. Ухватились за удилище втроём.
— Кита и то легче тащить.
— Сразу видно, не из твоего семейства, Карпов, рыбина! — язвит Влас. — Одним махом всех побивахом!
Леска вдруг становится послушной. Ещё немного, и рыба будет на мели. Влас по колено в воде. Руки растопырены: сому не вырваться! Что-то чёрное показывается из воды. Влас бросается на добычу пузом.
Потом Маковкин растерянно таращит глаза и поднимается: в руках у него старая шина от велосипеда. Она вся обвита водорослями. С неё и с Власа течёт вода.
— Вот так сомятина! — хохочут ребята.
Женя Карпов, подражая Власу, громко декламирует:
— На крючке у Власа сом стал со страху колесом!
Глеб весело подхватывает:
— Поплавок закинул Влас — клюнул целый тарантас! Вот тебе и «оп», вот тебе и «ля», вари уху из «оп-ля»!
Влас, отцепляя крючок, сопит и делает вид, что не слышит издёвок.
ОДНА КАПЛЯ НИКОТИНА
Влас Маковкин поднёс папироску к губам, глотнул табачного дыма и вдруг почувствовал, что с миром случилось что-то неладное.
Городская улица пошатнулась и запрыгала перед затуманенным взором, как на экране испорченного телевизора.
Школа, дома, автобусы, пешеходы — всё закружилось вокруг Власа огромной фантастической каруселью.
Одинокий милиционер, махавший палочкой на перекрёстке, неожиданно размножился в десять таких же милиционеров, и все они, догоняя друг друга, стали проваливаться сквозь землю. И лишь когда из дымчатой зыби выплыло знакомое с первого класса лицо учительницы, которая шла навстречу Маковкину, карусель прекратилась.
Влас сразу пришёл в себя, спрятал папиросу в рукав и как ни в чём не бывало принялся изучать небо.
Там клубились облака. Одно было похоже на бородатого козла, а другое, с растрёпанными краями, на кляксу. Только клякса не фиолетовая, как в тетрадке у Власа, а белая, словно голубую небесную страницу испачкал какой-то другой Влас, у которого были белые чернила.
— Почему, Маковкин, не в школе? — спросила Анастасия Ивановна. — Опоздаешь на урок.
— Я задачи в уме решаю, — солгал находчивый Влас.
— То-то, я гляжу, — засмеялась учительница, — твои облачные знания рассеиваются на уроках, как дым…
И тут Влас носом учуял, что и впрямь в воздухе чем-то запахло.
— У тебя, Влас, рукав дымится…
— Не может быть! — всполошился Влас и замахал рукой. — Это пыль такая. Под кровать за учебником лазил. Насквозь пропылился… Извините, Анастасия Ивановна, но я побегу. А то, чего доброго, на урок опоздаю…
Возле школы Влас остановился. Завернул за угол, чтобы погасить папиросу. Но она, оказывается, сама погасла.
Откуда же тогда дым? Ах, вон в чём дело — тлеет подкладка на рукаве! Её прожгло в двух местах.
— Ничего! Никто не заметит. — Влас сунул окурок в пенал и вошёл в класс.
Ощущая на языке табачную горечь, Влас на уроках думал о недокуренной папиросе.
— Да от тебя табачищем несёт! — поразился Глеб Горошин. — Ты разве курящий?
— Настоящий мужчина! Не то что ты! Вот полюбуйся, — Влас открыл пенал и показал окурок.
— Вместо карандашей носишь? — спросил Глеб.
— Хочешь, дам курнуть?
— Мне жизнь ещё не надоела. В табаке — я в газете читал — вредный никотин. Одна капля никотина убивает здоровенного кролика.
— Я не кролик. До ста лет проживу! Вот достану спички и закурю по-новому. Затяжным засосом!
Спички Влас раздобыл в школьном буфете. На газовой плите лежал целый коробок. Влас незаметно сунул его в карман и выбежал на улицу.
— С таких лет дымом голову забиваешь! — увидев в его руке папиросу, заворчал прохожий старик. — Что, тебе раньше времени помереть захотелось? Брось!
Влас юркнул обратно в школу.
«Помереть захотелось»! — мысленно передразнил он старика. — Какой-то маленький окурок разве может погубить жизнь? Чепуха на постном масле!
Влас спрятался под пальто в раздевалке, где людей не было, и зачиркал спичкой.
— Одёжку решил подпалить?! — словно снег на голову обрушилась гардеробщица. — Убирайся отсюда, поджигатель, пока уши целы…
Вот жизнь! Даже курнуть не дадут. Школа большая, а свободы — никакой! Прямо хоть на чердак или на крышу забирайся. На крыше, пожалуй, ещё хуже — на виду у всей улицы, а вот на чердак полез бы. Звонок помешал. Опять беги на урок.
Дома он бросил портфель на кухне возле плиты, где мать готовила жаркое из кролика, и шмыг в спальную. Вынул спички из кармана, прикурил. Дым расползался в разные стороны и, свиваясь петлями, лез к потолку.
Влас втянул в себя новую порцию дыма и, оттопырив нижнюю губу, струйками выпустил его под нос.
В глазах помутнело. Голова закружилась, и к горлу подступила тошнота. Он кашлял и сморкался, сморкался и кашлял. Ничего не соображал. Ничего не видел…
Из кухни донёсся голос:
— Сынок, обедать пора!
Влас не слышал. Мать позвала ещё раз. Снова молчание. Тогда она сама вошла в комнату. Там было дымно и пахло табаком.
«Все стены прокоптил своим куревом, — мысленно ругнула она мужа. — Ушёл на работу, а комнату проветрить забыл…»
Сына мать увидела на диване. Он лежал, разбросав руки, и судорожно вздрагивал.
— Проснись, — тормошила она его. — Кролик остывает…
Влас встрепенулся, пролепетал с заиканием:
— К-какой т-такой кро-кролик?.. Он давно п-по-помер… Одна кап-кап-капля ни-к-котина…
И снова закрыл глаза, уронил голову на диван.
«От уроков, видать, ум помутился, бредить начал. Пусть поспит, — вздохнула мать. — Да, нелегко нынче детям знания даются…» Она подошла к окну и распахнула форточку. Струя свежего воздуха ворвалась в комнату. Дым постепенно рассеялся.
Влас очнулся, когда матери рядом уже не было. Долго не мог понять, где он. Поднялся, протёр глаза, глянул на своё отражение в зеркале. Лицо белее, чем стена в спальной. Щёки впалые. Покрасневшие глаза по-стариковски слезились.
— Погибаю, как кролик… — простонал он.
Лицо в зеркале начало расплываться, туманиться, медленно исчезать из виду.
Власу стало страшно. Он провёл ладонью по взмокшему лицу и почувствовал, что пот на лбу не горячий, как обычно, и холодный, будто осенние дождинки.
